Почти две недели назад у него был День Рожденья. На самом деле этот самый День должен был быть именно сегодня, но чуть больше семнадцати лет назад он поторопился с рождением, променяв число 19 на 4…. Миха зашёл в старый заброшенный подъезд и закурил, прикрывая рот рукой, заглотил облако горячего дыма. Он курил очень редко – когда становилось слишком не по себе. А сейчас он чувствовал себя абсолютно не в своей тарелке.
Итак, почти две недели назад. Один из тех редких дней в последние годы, когда вся семья собирается вместе – не только родители, но и слетевшиеся с разных концов города их сёстры-браться-кузины, одной из главных проблем у которых было разыскать для своих драгоценных отпрысков подходящие вузы, эти самые отпрыски…. Миху их проблемы не волновали. В армию его бы всё равно не приняли… даже если бы он остался единственным парнем призывного возраста, однако его мать всё равно старалась навязывать ему высшее образование. Мише наплевать. Он просто курит, закрыв глаза, опираясь затылком о старую полуопсыпавшуюся стену…. И не хочет в который раз думать о том, что снова и снова крутится у него в голове…. Всё многочисленное семейство  вместе с нерадивым братом, его очередной подружкой, толпой кузин-племянниц-крестниц и тому подобных близких седьмой воды собралась ближе к вечеру. Необходимости с утра идти в школу никто не отменял. В школе у Михи были друзья… но большинство из тех, кто крутился в тот день вокруг него, сложно было назвать даже приятелями большую часть года ни он их, ни тем более они его не замечали. Тем не менее когда уроки закончились за ним увязалась целая толпа желающих отпраздновать днюху своего одноклассника/парня из параллельного класса и т.д. и т.п. Он привёл их в огромную пустую квартиру, наполненную гулкой тишиной и спустя лишь четверть часа она наполнилась музыкой, смехом и голосами множества людей. Миша редко был участником, а тем более устроителем таких вечеринок – на самом деле это был его первый опыт как в том, так и в другом, раньше он видел подобное лишь на экране или страницах манги - и если бы не Олег с Алисой ему было бы очень неловко. И с парнем, и с девушкой он познакомился сразу после того, как ему разрешили пойти в школу и он оказался в новом классе среди незнакомцев, которым не было до странного новичка никакого дела. Олег и Алиса встречались уже несколько лет и Миша был уверен, что после окончания школы они поженятся…. Ещё один из их четвёрки – Егор – уже давно скрылся в толпе и лишь изредка Миха видел его растрёпанную макушку. Ребята отрывались по полной. В четыре как снег на голову свалился Митяй и, проболтавшись немного среди ровесников младшего брата, поднялся к себе в комнату. Примерно к шести незваные гости начали расходиться. Олег, Аля и Гора помогали хозяину с уборкой. Когда за последними из гостей захлопнулась дверь, Алиса и привезенная Митяем Диана в кухне мыли посуду, а парни возились с мусором, Миха поднялся к брату и, стукнув пару раз, открыл дверь. То, что он увидел там, хотелось выжечь калёным железом из памяти – но он прекрасно сознавал всю невозможность подобной операции. На разобранном диване среди смятых простыней сплелись его старший брат и Анжелика Уланова – та, кого он до этого момента неполных два учебных года считал своей девушкой…. Зажмурившись, он захлопнул дверь и сбежал на кухню. Через какое-то время там появился и Дмитрий. Братья ничего не сказали друг другу. Но напряжение между ними можно было потрогать руками – оно напоминало убийственные электрические разряды. Тогда ни Миха, ни его брат ни слова не проронили о том, что случилось. Миха был подавлен предательством и почти ничего не замечал вокруг. Остаток «праздника» прошёл для него как в тумане.
- Чего ты хотел? - Анжи подошла к нему на следующий день на перемене, легонько пожимая плечами. Не было похоже на то, что она раскаивается или нуждается в прощении бывшего теперь уже парня. – Ты даже ни разу не пытался меня поцеловать, - это было правдой. Жестокой правдой. Потому что….
Ещё через пару дней мама упомянула о новом обследовании. После зимних каникул ему предстояло снова лечь в больницу. Всё это вместе постоянно кружилось в голове, давило на мозг и становилось предметом зацикленных размышлений снова и снова. Миха ненавидел больницы. Но он бы хотел, чтобы это было его единственной надеждой. А ещё он хотел бы воспринимать предательство бывшей подружки… по-другому, не так холодно и отстранённо. Не так, словно они даже не любил её, даже не был влюблён. В нём поднималась пустота, он ощущал себя тенью, блуждающей по городу. Всё, что он испытывал, казалось ему неправильным, каким-то… неестественным.

Он давно уже не ужинал вместе с родителями. Предновогодняя лихорадка захватила всех несколько дней назад и юноша едва сдерживался, чтобы не заскрежетать зубами в раздражении. Всё это его жутко бесило. И отец, и мать получили несколько отгулов перед праздниками, «чтобы лучше подготовиться», но Миху это не задевало. Он старался ни о чём не думать. После ужина он вытянулся на диване в гостиной, бездумно пялясь в телевизор. Когда кто-то позвонил в дверь…. Он слышал чьи-то шаги, звук открывшейся и закрывшейся входной двери, но даже не пошевелился. Всё стихло…. Через несколько минут он оторвался от телевизора и оглянулся. У входа в комнату стоял невысокий парнишка с газельими карими глазами, глядящий прямо на него.
- Привет, - улыбнулся парнишка, не смутившись, что его заметили. Вообще не смутившись. – Меня зовут Лариэн. Я буду жить в этом доме до совершеннолетия, - и добавил, будто это всё объясняло – внезапное появление, чемоданы у обутых в старые михины тапочки ног, предыдущее заявление: - Я твой младший брат….

Глава 2. (И это ты, и это я….)

«- Это очень длинная и грустная история, - начала мышь со вздохом.
Помолчав, она вдруг взвизгнула:
- Прохвост!
- Про хвост? – повторила Алиса с недоумением и взглянула на её хвост. – Грустна история ПРО ХВОСТ?»
(глава третья. Бег по кругу или длинный рассказ)

Одиночество – это не когда ты остаёшься совершенно один, в темноте и не представляешь куда двигаться дальше. Одиночество – это не когда ты запираешься в комнате со своими проблемами. Одиночество – это не когда в доме стоит звенящая тишина от того, что в нём кроме тебя никого нет. Хотя и это тоже…. Одиночество – не когда ты один. А когда вокруг множество людей: шумящих, радостных, погружённых в свои проблемы; дёргающих тебя по мелким пустякам, смеющихся вместе с тобой, толкающих в плечи, чтобы подбодрить или даже не замечающих столкновения…. Но ты прекрасно знаешь, что им всем нет до тебя никакого дело. Это одиночество в толпе. Когда существует лишь образ , который замечают все – но никто не видит за этим образом человека. И никого не трогает, здесь ли этот человек или уже исчез…. Миха отлично знал, что это такое.
До встречи с Алей, Олегом и Горой у него не было настоящих друзей…. Хмм… не совсем так. До пятого класса у него было множество приятелей, с которыми можно было погонять в мяч или найти ещё сотню способов повеселиться. Это было лучшее время в его жизни – он вёл себя как обычный мальчишка, задерживаясь с ребятами допоздна – ведь дома его всё равно никто не жда: Митяй всегда занят своими делами и, если не развлекался, почти не выходил из своей комнаты, отец и мать приходили только к ужину…. Никаких семейных посиделок, совместных прогулок, выездов на природу. Время, не занятое уроками, Миха проводил или с одноклассниками, или читая в полутёмной кухоньке, или валяясь на диване и пялясь в телевизор. То, чем он занимался целыми днями, никого, кроме него самого не волновало – хотя юноша прекрасно знал, что стоит ему прогулять хоть один день – и его предки тут же встанут на уши….
Потом он закончил четвёртый класс и перешёл в другую школу. Его старый класс распался и он даже не пытался встретиться со своими прежними приятелями, с которыми, не смотря на всё проведённое вместе время, так и не поделился ничем сокровенным – как это делают в окружении настоящих друзей. Они просто исчезли из его жизни, почти не оставив следа. За весь пятый класс он не перебросился с новыми соучениками ни словом, сидел на последней парте, прилежно учился и ни с кем не разговаривал.  На переменах держался в стороне…. Никто не предлагал ему свою компанию, и он тоже не делал никаких попыток к сближению. На него смотрели искоса, но не цеплялись….
Вернувшись в школу, Миха даже не пытался заглянуть в свой прежний класс. Он помнил все имена своих бывших теперь уже одноклассников, но их образы в его воспоминаниях стали плоскими, словно вырезанными из картона. Встречаясь позже с ними на переменах, он был уверен, что многие даже не узнают его…. В новом классе всё было бы так же, как и в предыдущем. Если бы не Олег, Алинка и Егор…. Как-то незаметно для себя он оказался в их компании, а через них стал общаться и с остальными…. Первое время его приглашали, когда всем классом собирались в кафе или на вечеринку, но вскоре перестали, зная, что Миха всё равно откажет. Он действительно редко куда-то выбирался вместе со всеми, даже со своей неразлучной троицей он встречался только в школе…. Причина, по которой у него появилась куча недоприятелей, заключалась в деньгах его родителей и новой квартире, но никак не в том, что он сам вдруг стал интересен кому-то из школы. К нему набивались в гости…. Но после нескольких отказов отстали и с этим. Миха не был высокомерным или грубым, и не пытался поставить себя выше остальных. Просто ему было неловко среди людей….
В больнице он оставался совершенно один.
Те четырнадцать месяцев, что он провёл – сначала в коме, затем в палате реабилитации – его никто не навещал. Изредка появлялся кто-то из родителей, говорил с врачом, приносил фрукты и почти сразу исчезал. Очнувшись, Миха не выходил из палаты – сначала не мог, а затем уже просто не хотелось бродить по статичным стерильным коридорам мимо безликих больных, ни с одним из которых не было и проблеска желания общаться. Усталые от процедур и запаха лекарств, сгорбленные,  медленно бредущие, поглощенные собственными болезнями и проблемами, похожие из-за этого на тени, они скорее отталкивали, чем притягивали для разговора или общения. На улицу не тянуло, больничный сад был такой же пыльный и болезненный, как и пациенты. Открывающийся из окна вид - гудящие, несущиеся за забором машины, полумёртвый сад и морг для младенцев – не вызывал никакого желания любоваться им. Всё своё пустое, растянутое время Миха проводил за книгами или  слушая музыку. Затем родители принесли ему учебники и программу подготовки к шестому классу, Миха погрузился в учёбу, восполняя и навёрстывая, делая перерывы на новую книгу, фильм или аниме, но его живое общение ограничивалось лишь регулярными обходами врачей и дежурными фразами медсестёр во время процедур. За это время он совершенно отвык от контактов с другими людьми и теперь при любом разговоре испытывал чувство неловкости, раздражающее, словно гвоздь в ботинке, но от которого невозможно было избавиться.
Впервые появившись в школе сразу после выписки он просто не знал, о чём можно поговорить…. Если бы не Аль, он бы и в этом новом классе оказался один. Но и это случилось далеко не сразу: Алина стала его соседкой в начале второго полугодия, а за ней сразу же подтянулись Егор и Олег, заняв парту сразу за их спинами. Они постоянно болтали на переменах, ели вместе и часто смеялись, Миша рядом с ними чувствовал себя призраком. Пока однажды Аль не забыла записать домашнее задание….. Тогда она впервые обратилась к своему соседу… и он сам не заметил, как оказался втянут в разговор неразлучной троицы, оказавшейся легкомысленной, но очень прочной. На следующий день Алина принесла тетрадку с заданием, а Миха совершенно неожиданно для себя стал частью их компании. И пусть они встречались только в школе, пусть большую часть времени он просто слушал их болтавню, не пытаясь вставить своё слово, рядом с ними одиночество отступало, выпускало из своих жутких когтей. В первое время после больницы это действительно было необходимо. Но так не могло продолжаться долго – в седьмом классе Олег и Алина начали встречаться. Они проводили столько же времени, сколько и раньше, с остальными, но было заметно, что большую часть своего внимания они уделяют друг другу. С Горой не возникло таких уж близких отношений – этот парень тоже был замкнутым и настолько же плохо сходился с людьми, насколько и сам Миха. Но они отлично понимали друг друга. Эти трое наиболее близко подходили к тому, что можно было бы назвать дружбой.
Но возвращаясь после школы домой Миха вновь погружался в одиночество….

Одиночество – это не когда  ты остаёшься совершенно один, в тёмной пустоте и не представляешь, как выбраться оттуда. Оно может накатить неожиданно, когда ты посреди толпы и не важно, сколько людей вокруг – ты словно отделён от них ото всех невидимой стеной. Так было с ним всегда, сколько он себя помнил. Застенчивый и неуверенный в себе мальчик постоянно держался в стороне и во время уроков за его парту обычно никто больше не садился. Одноклассники выбирали другие места – даже садились втроём за парту – но только не рядом с ним. Лариэна это вполне устраивало, он давно привык к этому вакууму вокруг себя. Но привычка не скрашивала болезненного понимания, что все окружающих его ребята видят в нём пустое место. Друзей у Рина никогда не было и парнишка даже не представлял, как вести себя с ними, как вообще вести себя с другими людьми. Ни один из учителей в упор его не видел. Стоит ли говорить, что и результаты его учёбы были не слишком… впечатляющими. В классе Лариэн обычно устраивался позади всех около окна и подолгу смотрел невидящим взглядом сквозь оконное стекло или рисовал что-то в своём блокноте, прикрывшись от всех учебником…. Как будто кому-то было дело до того, чем он занимался. Никто с ним не говорил. Даже имя его вряд ли кто помнил – возможности проверить это за всё время учёбы так ни разу и не возникло. К доске его ни разу не вызывали, родителей в школу не приглашали, замечаний не делали – для этого просто не было причин, даже на перекличках его фамилию зачитывали на автомате, почти не обращая внимания, присутствует ли такой ученик Лариэн Сергеев или нет. 
Семья Рина состояла лишь из двух человек – его самого и его матери. Весёлая, добрая и очень упрямая женщина, выглядевшая намного младше своего настоящего возраста – не прилагая к этому ровным счётом никаких усилий, не красивая, но симпатичная, привлекающая своим особым неброским шармом, который не так то просто было разглядеть, закончившая литературный факультет лингвистического университета, обладающая не слишком тривиальным взглядом на жизнь, остававшаяся в душе ребёнком даже после рождения сына – его мать была самым близким для него человеком, единственным замечающим и понимающим его, принимающим как есть и разделяющим все проблемы и трудности, человеком, с которым он мог поговорить, которому он действительно был нужен…. Она обожала фэнтези – и это, как резонно предполагал Рин, было причиной его странного имени. Ей также трудно было приспосабливаться к жизни, как и сыну. Её родители умерли, когда Лариэн был ещё малышом, других родственников не было никогда, ей приходилось одной воспитывать сына на протяжении почти всей его сознательной жизни. Отца своего Лариэн не видел ни разу…. Нет, мама рассказывала ему, что этот человек появлялся у неё некоторое время и после рождения ребёнка и очень любил своего малыша. Но…. Если бы действительно любил – не ушёл бы: так искренне считал юноша и никто не смог бы его убедить в обратном…. Хотя бы потому, что ни с кем он не делился своей точкой зрения и не было никого, кто захотел бы выслушать его и переубедить. К маме с таким вопросом он обратиться не решался и просто всё держал в себе.
Мать он видел очень редко – работа отнимала у неё слишком много времени и сил. Она была писательницей – и довольно известной в определённых кругах,  что, впрочем, не приносило ей такой уж большой прибыли, рисовала обложки для собственных книг и небольшие серии комиксов, которые почти никто не покупал. Во время работы над очередной книгой она запиралась в своей комнате и выходила только поесть, в туалет и уложить сына. Когда тот был совсем маленьким, за ним присматривали дедушка и бабушка. Рин смутно помнил невысокую полную женщину с весёлыми серыми глазами и совершенно белыми волосами, всегда готовившую ему разные вкусности, и похожего на состарившегося подростка советских времён мужчину, пытавшегося научить его кататься на лыжах и играть в шахматы…. Их обоих не стало в один день – возвращаясь домой с дачи они попали в ужасную аварию, в которой просто не могли выжить. Мама Лариэна тогда едва не сошла с ума, замкнулась в себе и ни на что не реагировала, и лишь то, что у неё есть ребёнок, о котором нужно заботиться и которого нужно воспитывать – теперь самой, одной – спасло женщину от полного ухода в себя или самоубийства. Ей пришлось взять себя в руки и, чтобы как-то прокормить семью и занять полные горечи и ещё свежей боли мысли она целиком погрузилась в работу, иногда не выходя из своей комнаты по несколько суток. Куда-то дополнительно отдавать сына она не стала и лет с пяти-шести Рину пришлось привыкать к полной самостоятельности. И это означало не просто добираться до дома самому, без помощи взрослых, и в одиночку ждать когда мама закончит очередную книжку – на хрупкие детские плечики легло всё домашнее хозяйство. Безусловно, в самых трудных делах мама ему помогала – поначалу, до тех пор пока он сам не начинал справляться с ранее непосильным для него делом. Во время редких для неё выходных они устраивали совместную уборку-стирку…. Но большая часть работы по дому всё равно оставалась на быстро взрослеющем Лариэне. К восьми годам он уже всё делал сам. Вечерами, если на маму не обрушивался очередной творческий порыв они сидели вдвоём на маленькой уютной кухоньке, ели приготовленный Рином ужин, болтали или смотрели кино, порой мама читала ему вслух красивым, богатым на модуляции голосом. По утром он приносил ей завтрак, забирал накопившуюся грязную посуду, мусор, помогал рассортировать написанные за ночь листы…. Пользуясь любой возможностью проводить с мамой побольше времени, делал в её комнате домашнее задание или молча сидя на продавленном старом диванчике, то и дело приносил кофе или молоко…. Если её дверь не была заперта, а сама владелица комнаты не уходила с головой в написание «монументальных трудов» - как она их сама в шутку называла. Общих свободных дней у них с каждым годом становилось всё меньше и, не смотря на то, что теперь они могли проводить это время гуляя и развлекаясь, возможность радоваться ими появлялась всё реже и реже. Порой Рин не видел маму по нескольку дней. Позже дни превратились в недели, в месяцы…. А за последние пару лет они виделись не больше пятнадцати минут в сутки, и то далеко не в каждые. И вот теперь её не стало….
Чего он действительно не ожидал – так это проявленной со стороны внезапно появившегося отца  и его жены заботы и помощь.  Отцовская семья взяла на себя всю организацию похорон, юридические и финансовые вопросы, попутно оформляя опекунство над осиротевшим юношей. Сам Рин в это время почти не выходил из своей комнаты и молчал. Он чувствовал себя пустым изнутри и окружённым пустотой. В мамину бывшую комнату он войти не мог – там словно стоял невидимый барьер, не пускающий внутрь только самого мальчика. Он решился сломать этот барьер лишь тогда, когда увидел, что мужчина, называющий себя его отцом, собирает мамины вещи. Четыре часа он раскладывал, рассматривал и упаковывал в коробки всё, что осталось от женщины, этим утром опущенной в землю, женщины в которой не осталось почти ничего от навечно покинувшей его матери. Спустя эти четыре часа он вышел из бледный, осунувшийся и ничего не замечающий вокруг и направился к себе. Взгляд опухших, покрасневших глаз скользил мимо предметов и людей, словно их не существовало или они были прозрачными. Ни отец, ни тем более кто-то из его спутников не попытался остановить юношу или попытаться о чём-то его расспросить. Вторая дверь отсекла неестественно прямую мальчишескую спину от прошлого, которое уже нельзя вернуть.
Вся панихида прошла какой-то смазанной и почти не осталась в памяти. Рин не плакал – он просто не мог. Слёзы душил поселившийся в груди ком боли. Юноша никогда ещё не чувствовал себя таким одиноким, отделённым от всех остальных чёрной непроницаемой стеной. Он почти не видел и не слышал, что происходит вокруг. Всё, что он мог воспринимать - обшитый лиловой подкладкой гроб и лицо матери, которое он почему-то никак не мог узнать. Психологи назвали бы это самообманом. Или каким-нибудь заумным термином, значение которого было бы понятным лишь узкому кругу специалистов. Но Лариэн всё никак не мог отделаться от мысли:
«- Разве эта женщина может быть моей матерью? Разве эта женщина может быть моей матерью...»
Только эта фраза помогала ему держаться - и в то же время сводила с ума. Он боялся прикоснуться к холодной руке, ощутить лёд безжизненного тела. Он даже слишком отчётливо понимал, что происходит. Но ничего с собой поделать не мог. Остекленевшими глазами смотрел, как опускают в землю гроб, не замечая ни порывов холодного ветра, ни мокрого снега - ничего вокруг, смотрел на летящие вниз комья земли, на цветы, скрывающиеся под этими комьями. Он не замечал, что дрожит. Не замечал, что мёрзнет, пока кто-то из скорбящих не накинул на него тёплую куртку. Рин оглянулся - рядом стояла жена его «отца». Женщина, которая вскоре станет его новой мамой... Рина передёрнуло. Женщина отступила на пару шагов, опуская лицо, и юноша успел заметить отблеск вины в её глазах. Он сам шагнул навстречу.
«- Нет, не мама! Никогда у меня не будет другой матери. Но она ведь ни в чём не виновата: ни в том, что мама умерла, ни в том, что отец от нас ушёл. Это мы должны чувствовать вину, я должен. А она хочет заботиться обо мне. Почему?..»
Все эти мысли скользили по краю сознания, не задевая сути. Он едва ли понимал, о чём думает и что чувствует. В душе его царила медленно поглощающая пустота. Он даже не заметил, как та самая женщина куда-то его увела... Очнулся он только в своей квартире, в своей комнате. Лишь его вещи пока были не собраны, не тронуты и глядя на них можно было попытаться обмануть себя, представить что ничего не изменилось. Всё остальное помещение выглядело заброшенным, нежилым, пустым. Но Лариэн всё ещё не был готов покинуть этот пустой дом, где ещё недавно был счастлив рядом с живой, пусть и редко появляющейся мамой, где всё ещё витал её дух, оставался отпечаток её усталых рук, нежного взгляда, негромкого голоса - неощутимый, но всё же реальный. Иллюзия, от которой так сложно отказаться. Лариэн провалился в свой мир, как делал это сотни раз оставаясь наедине с собой, но при этом зная, что совсем рядом, за стенкой находится ещё один человек, близкий и далёкий одновременно.  Зарылся в тот мир как в тёплое старое одеяло, спасавшее в детстве от кошмаров, как в любимую подушку, укрывавшую от черезмерно ярких солнечных лучей, как в подол разношенного маминого халата от всех горестей и трудностей. Закрывшись в комнате как в спасительном коконе, он пытался сбежать от своей боли, своей потери, своего страха и одиночества. Но его бегство с самого начала было обречено на неудачу. Отринуть чувства, клубившиеся тёмным взвихряющимся шаром-облаком в его душе, он не мог. Охрипнув от слёз, растерев докрасна глаза - в который уже раз - он снова и снова устремлялся в тот мир, которому нет предела, который принадлежал только ему... но которому он сам не принадлежал, не мог принадлежать никогда. Там не было охватившей его смерти, того душащего отпечатка холодной ладони, что сжимал его сердце при любой мысли о матери. Там не было воспоминаний. Но там невозможно было прятаться вечно, невозможно было скрыться от самого себя. И вновь незаправленная постель, обхваченные руками колени и океан боли, в котором нет ни одного путеводного маяка. Всё то время, пока оформлялась его судьба, Рин оставался в этом своём убежище, спасаясь и в то же время раня себя ещё сильнее. Оставался до тех пор, пока не ощутил, что способен выйти за порог и встретить реальный мир, который до этого времени всеми силами гнал от себя.
Оставаться в пустой старой квартире было невозможно - его новая семья с самого начала приняла решение, что Рин будет жить с ними, в их квартире. И появившийся из ниоткуда отец, и его жена с поражающим единодушием не хотели, чтобы их несовершеннолетний подопечный жил самостоятельно, без должного присмотра взрослых. Но и без этого Лариэн, наверное, не смог бы оставаться в квартире, где уголок пропитан воспоминаниями о самом дорогом человеке, который был рядом так долго и который уже никогда не вернётся. Все документы были уже готовы, надлежаще оформлены и подписаны всеми нужными людьми, административные и прочие дела утрясены, завещание прочитано и наследство передано в нужные руки. Авторские права закреплены за ним, Лариэном, с полной возможностью распоряжаться оставленной его матерью интеллектуальной собственностью. Дверь в прежнюю жизнь теперь была не просто безоговорочно закрыта, но и заперта на ключ. Оставалось только этот самый ключ выбросить - перебраться в новое жильё.
Последние сборы много времени не заняли. Рин вызвал такси, в последний раз прошёлся по оставляемому навсегда жилищу, с трудом подавляя охватившее его желание спалить всё к чертям (всё равно палить было уже нечего), и отправился навстречу новой жизни.

Глава 3. Потерявшийся и потеряный

«С минуту она стояла и смотрела в раздумье на дом».
(глава 6. Поросёнок и перец)

«- Зачем мне ещё один брат?»
Мысли о Лариэне мешали заснуть. Миха ворочался в темноте с боку на бок, но всё не мог отыскать удобное положение, выгнать из головы спутавшийся клубок ненужных дум и погрузиться в сон. Известие о том, что у отца есть ещё сын, теперь казалось предательством. Поначалу оно вызывало лишь недоумение и неверие. После первых сказанных Лариэном слов мир будто перевернулся вверх ногами и рухнул в разверзшуяся пропасть, увлекая за собой и потерявшего всякую опору Миху, и его семью, и друзей, и несостоявшуюся возлюбленную, и всю ту фикцию, которую младший - ещё совсем недавно Некрасов называл собственной жизнью. Ощущение было сродни стремительному падению лифта, со звоном, от которого закладывает уши, несущегося в пустоту. Измена Анжи не произвела на него и вполовину такого впечатления, как внезапное появление «брата» - боль от неё была тупой, ноющей, какой-то ненастоящей, отстранённой, не мешала спать по ночам, не возвращала мысли к одному и тому же раз за разом, не изводила и не мучила. В отличие от того, что происходило с ним сейчас, то была лишь пародия на предательство.
Спокойный, без тени вины или смущения голос раздражал. Миха окинул ядовитым взглядом так называемого брата и отвернулся. Говорить с этим незнакомым парнишкой, о существовании которого Михаил до этого дня и не догадывался, хотелось ещё меньше, чем замечать его присутствие. Настроение, лишь недавно уравновесившееся на отметке «чуть ниже нуля» вновь начало стремительно портиться.
Не обращать на пришельца внимания казалось проще простого, но как и всегда в жизни самое простое оказалось почти невыполнимо сложным, особенно когда наглый парнишка, оставив сумки на полу у входа, обогнул диван и присел у края - не слишком близко, но намного ближе, чем хотелось бы его новоиспечённому старшему брату. Сидел, сложив руки на коленях и наверняка не зная, что сказать, теряясь в сложившейся ситуации... но Миха и не собирался приходить ему на помощь, сочувствовать или поддерживать, он даже не пытался скрыть своего раздражения. И следить за Лариэном он тоже не собирался, но у самого края поля зрения навязчиво мельтешил нежеланный  образ похожего на встрёпанного воробушка паренька. Старательно не замечая, краем глаза он продолжал видеть... и это сильно действовало на нервы. Молчание с каждой минутой давило всё сильнее. Невозможность сконцентрироваться на чём-то ещё кроме нежеланного присутствия рядом лишь сильнее выводило из себя. Ни один из парней не пошевелился с тех пор, как незванец переступил порог. Ни один не произнёс ни звука.
«Тебе что, заняться больше нечем?!» - зрела в Михиной голове единственная сердитая мысль. Другие он с ожесточением изгонял – не то, чтобы их слишком много приходило в парализованные шоком и гневом мозги.
Это немое «кино» прервалось внезапным – для обоих – появлением михиной матери. Она выглянула из кухни, окинула сына и пасынка одинаковым пристальным взглядом и тяжело вздохнула.
- Идём, я покажу тебе твою комнату… Миш, я с тобой позже поговорю. Хотя, наверное, всё это лучше объяснит отец, - тёмно-серые глаза на мгновение зло сузились. Потом Наталья Александровна перевела взгляд на Рина и гнев из её глаз испарился, сменившись усталостью. Такой же усталой была и радушная улыбка, обращённая к новому с этого момента члену семьи. – Не обращай внимания. Ты здесь не виноват…
- Мам, - даже самому Михе его голос показался неестественным, хриплым. – Что это за бред насчёт брата?
Женщина во второй раз тяжело вздохнула, но даже не посмотрела на него.
- Прости. Возможно, нам стоило рассказать тебе раньше. Ты ведь знаешь, у нас не самая лучшая семья. Ты и сам уже должен понимать, что в жизни не всё идёт так гладко, просто и хорошо, как хотелось бы, что не всё такое, каким выглядит со стороны. Между мной и твоим отцом… тоже бывали сложности. Одно время у него была другая женщина, а у неё в положенный срок появился ребёнок. Его ребёнок. И этот…
- Всё, хватит! – оборвал её гневным вскриком парень. Его до костей пробирала фальшь только что услышанных объяснений. – Не говори об этом так спокойно! Тебе наверняка было тяжело всё это узнать. Не делай вид, что это в порядке вещей…
- У Лариэна кроме нас никого нет. Его родная мать недавно умерла. И он младше тебя… Он не может жить один. Мы не могли его бросить или отправить в детский дом. Ты и сам знаешь, это не лучшее место для…
- Ты ведь ненавидишь его?! – Миха никак не мог смириться с тем, как спокойно говорила его мать о предательстве отца, как защищала результат этого предательство… Его руки рефлекторно сжимались в кулаки и он едва сдерживался, чтобы не пустить их в ход, не выплеснуть клокотавшую внутри ярость, круша всё вокруг себя.
- За что мне его ненавидеть? Разве он в чём-то виноват?
Миха стиснул зубы и отвернулся. Его бесило и открывшееся так внезапно предательство, и спокойствие матери, и наглая невозмутимость этого так называемого брата… Пожалуй, сам новоявленный брат злил его в этой ситуации сильнее всего!

Игнорировать появившегося в их доме наглого пришельца было бы намного проще, если бы тот ненавязчиво, но постоянно не мелькал у Михи перед глазами. Когда бы юноша ни пытался устроиться в гостиной с ноутбуком, книгой или  перед телевизором его новоявленный родственничек уже обретался там, и если в первых двух случаях просто сидел где-нибудь неподалёку, углубившись в одну из своих книг, то в последнем непременно пытался составить компанию, отложив собственные дела. Лариэн не пытался заговорить и вообще старался вести себя как можно незаметнее, но его тихое присутствие рядом казалось Михаилу невыносимым. Когда бы он ни заглядывал на кухню – подкрепиться или что-нибудь приготовить – «братишка» непременно выскакивал подобно чёртику из какой-нибудь двери, предлагая бутерброды или стакан сока.  Домашним хозяйством теперь тоже занимался Рин, а Миха большую часть стал проводить в собственной комнате, закрывшись ото всех и лелея свои злость и обиду на весь мир. Но даже в этом последнем убежище скрыться от подкинутой любимыми родителями подлянки в лице заботливого до зубовного скрежета младшего братика не получалось – то и дело из-за двери раздавался робкий тихий звук, предупреждающий новое вторжение в личное михино пространство и этот самый младший братик, виновато улыбаясь, приносил никому не нужный чай, приглашал к столу, предлагал убраться в комнате, передавал какие-то идиотские посления-поручения от матери, заносил забытые в других частях квартиры вещи или просил помочь с домашним заданием… в общем находил множество поводов для того, чтобы напомнить новоиспечённому старшему брату о своём существовании, о котором сам Миха предпочёл бы забыть как о страшном сне. Ненависть разрасталась в глубине михиного сердца подобно тёмному пульсирующему сгустку, заполняя вены чёрной кровью злости, а мысли – тёмной вязью ожесточения. Эта ненависть поглотила его, затянула в себя как гнилое болото. На уроки Михаил теперь ходил как сомнамбула, никого и ничего не замечая вокруг. Обращаться к нему было почти бесполезно…
- Слышал, у тебя появился младший брат? Почему ты нам ничего не рассказал? – пытались растормошить его Аля и Олег спустя две недели его полной отстранённости. – Он ведь учится в нашей школе, только на класс младше? Давай сходим, ты нам его покажешь? А ещё лучше, если мы все прийдём к тебе домой…
- Я слышал, над твоим братом издеваются, - перебил их Егор, обращаясь напрямую к молчащему в ответ на все вопросы другу.
- Мне-то какое дело, - равнодушно пожал плечами Миха. – Это его проблемы. Меня не касается.
Даже вопросы о новоявленном родственнике злили его неимоверно. В тот момент он больше всего желал, чтобы его зарвавшегося «братца» поставили на место…
Да, больше всего ему хотелось, чтобы кто-нибудь поставил его зарвавшегося «брата» на место. Чтобы жизнь такой сладкой не казалась зарвавшемуся выскочке, из-за одного присутствия которого рушилась михина семья. Но Миха не ожидал, что всё зайдёт настолько далеко.

Новая семья, новый дом, новая школа… Рин потерялся во всём этом, чувствуя странное ошеломление на грани ступора. Его как будто окружала стена вакуума где бы он не появлялся. Пустота не шла из него, отдаваясь внутри гулким эхом, причиняя почти физическую боль, окружая незримым коконом, отделяя от других людей стеной неприятия и непонимания. Труднее всего было рядом с Михаилом – сводным братом лишь немногим старше самого Рина, учащимся той же школы, в которую теперь ходил и Рин. Если бы не забота новых опекунов, их доброта и внимание, казалось бы незаслуженные им и странные в отношении ребёнка бывшей любовницы, если бы не прощение Елены Александровны, если бы не искреннее участие со стороны отца, их отношение ему как к родному сыну, если бы они не приняли его как родного Лариэн решил бы, что старший брат его ненавидит… впрочем отношение родителей к своему приёмышу и не должно было распространиться на всю семью, только вот Лариэн ожидал от своего новоиспечённого брата большей схожести с матерью и отцом. Но этот юноша оказался совсем другим. Холодное, с примесью едва сдерживаемого раздражения молчание, короткие злые взгляды исподлобья, почти физическое ощущение исходящей от другого человека неприязни… Для описания всего этого слово «ненависть» подошло бы лучше всего. И пусть Лариэн понимал, чем вызвано это, постоянно ощущал свою вину за то, что вторгся в чужую семью, невольно став её частью, за то что был символом предательства одним близким человеком другого – подобное отношение задевало, ранило, расстраивало, порождая бессилие и отчаяние в душе, одиночество и тоску, с какими Рин никогда не сталкивался прежде. Как соль на открытую рану…
Лариэн изо всех сил старался не навязывать брату своего присутствие – двигаясь тихо, не произнося ни слова и даже как будто не дыша, старательно делая вид, что его нет, не существует… при этом стараясь быть полезным хоть чем-нибудь своей новой семье. Такое поведение было для него привычным, ведь когда он ещё жил с матерью – заботился о ней так же, особенно когда её поглощала работа…  Но в случае с братом его действия лишь сильнее накаляли и без того сложные отношения между ним и Михой – практически до невыносимого состояния. Даже в школе…
Тем более в школе – Миха  всё время вёл себя так, словно не имеет к младшему новичку никакого отношения, даже если они случайно сталкивались в коридоре. Ни взгляда в сторону Рина, ни тем более адресованного ему слова. Самому Рину казалось, что он не имеет права подойти или хотя бы просто окликнуть этого безразличного чужака, по необъяснимой прихоти судьбы являвшегося кровным – пусть и наполовину – брату… Возможно, никто кроме них двоих и не подозревал, что Михаил Некрасов и новенький Лариен (Сергеев) как-то связаны друг с другом.
Отношения в классе тоже не сложились. Но Рин давно привык к такому. В любой компании он всегда чувствовал себя чужим, в старой школе у него не было ни одного друга или хотя бы просто человека, который мог бы заметить его отсутствие и забеспокоиться, с которым можно было бы запросто поболтать на перемене и который не стал бы издеваться за спиной Рина… Это его не тяготило – Рин просто не обращал внимания на то, что происходит вокруг него и остальные в свою очередь не замечали его существования. Новый класс в этом плане ничем не отличался от старого и даже робкие попытки самых общительных наладить со странным новеньким контакт заглохли через пару дней. Новый класс не принял его… Точнее, просто не воспринял. Рин ходил на уроки не опаздывая и не пропуская, один сидел на задней парте во время занятий, в одиночку переходил из класса  в класс, в одиночку ел на большой перемене, стараясь ни с кем не пересекаться и никому не мозолить глаза. За всё это время к нему ни разу никто не подошёл и он сам ни к кому не приближался. Стена вакуума отделила его от остальных и за этой стеной Лариэн чувствовал себя усталым, потерянным… но спокойным. Над ним не издевались, не избивали – просто не замечали…
До тех пор, пока не разошлись первые слухи.
Тогда безразличие сменилось травлей – физической и моральной.

Глава 4. Лариэн.

(эпиграф)

Всё изменилось в один миг. И как бы сильно Мише не хотелось - он больше не мог закрывать глаза на то, что происходит рядом. Что Лариэн старается избегать всех ещё сильнее, чем прежде, не казалось ему странным - он и сам прилагал все силы к тому, чтобы игнорировать существование брата. Наверное, поэтому и не замечал бинтов и пластырей, синяков и ссадин, «украшавших» теперь тело Рина изо дня в день, рассечённых губ и в кровь сбитых ладоней\локтей\коленок, грязной и порванной одежды, истрёпанной сумки, которую уже три раза пришлось менять, истерзанных и то и дело пропадающих учебников, всё более поздних возвращений домой, осунувшегося бледного лица, растущих кругов под глазами и всё более загнанного взгляда. В тот момент он больше не смог всего этого не замечать.
- Извини, ты не сильно занят? - Лариэн осторожно заглянул в комнату старшего брата. Предварительно благоразумно постучав. Несколько раз. На стук ему никто не ответил и после недолгих, но мучительных колебаний Рин всё же решился сунуть голову за прикрытую створку двери, неуверенно оглядываясь в надежде и одновременно в страхе...