Ночные забавы Тотаку

Фандом: Ikkitousen/School War/ Школьные войны
Рейтинг: NC-21
Категория: angst
Жанр: yaoi, lem…
Пайринг: Тотаку и все-все, главн. Тотаку^Тотаку….
Сюжет: Воспоминания Тотаку о его бурной сексуальной жизни и пристрастии к онанизму
Временная линия: По большей части до и во время первого сезона
Диклаймер: Все права принадле жат создателям одноимённой манги и аниме
Предупреждение: жестокость, изнасилования, смерть и т.п

7.08.08
Ночью ему всегда было хорошо. Он любил ночь – зыбкую, мрачную, без звёзд: такую, как он сам. И она, видимо в ответ, платила ему взаимностью. Он любил дождливые ночи. Молнии во время шумных осенних гроз вызывали его безумные улыбки и безумный-же блеск в глазах. Он любил снежные ночи. Холод, пробирающий до костей – холод его души. Мёртвые листья. Он ненавидел снег. За его сверкающую белизну, мёртвый свет и холод. Ненавидел – и любил. За то же самое. И он ненавидел лунный свет. Всё что угодно, что убивало бессменную бархатную темноту ночи. Высшую, бархатную, как душно благоухающая орхидея.

Это началось ещё в детстве. Он и сам не помнил, когда – казалось, так было вечно. Он наблюдал за своим отцом. Мать тогда была в командировке – по делам, она постоянно отлучалась из дома под этим предлогом и ему казалось, что работа – её любовник. Отец не думал, что кто-то видит его, что кто-то следит…. Он запустил руку в штаны и достал огромный полурыхлый орган. Словно в забытьи он начал гладить медленно твердеющий отросток, пока тот не превратился в пульсирующую горячую стал. Нежные, нарочито-медленные движения никак не вязались с мощной, статной фигурой отца. Он был заворожён. Мужчина играл со своим членом, лаская его то кончиками пальцев, то всей ладонью, то осторожно прикасаясь к кончику, то бережно гладя по всей длине. Умело и чётко подводил себя к грани. Не в силах отвести взгляд, он погрузил руку в свои штаны и тоже начал дрочить, глядя на отца, быстрыми, неловкими движениями доводя себя до оргазма. Отец хрипловато застонал и на раскрытую широкую ладонь полилось тёплое густое молоко. И тут что-то взорвалось в нём…. И на несколько минут его окутала благословенная бархотная темнота.
Он очнулся незамеченным рядом с отцовской спальней, обнаружив себя со спущенными штанами и засохшей белой влагой на бёдрах. Отец спал на кровати, рядом на полу валялась пустая бутылка, а в воздухе  всё ещё висел аромат крепкого алкоголя и секса. Кое-как поднявшись на нетвёрдых дрожащих ногах, он еле натянул штаны, но так и не стал их застёгивать, а просто поддерживая за пояс направился в ванную. Забравшись под тёплые струи воды он вновь повторил свой новый опыт. На этот раз оргазм был гораздо слабее, но всё-равно мальчик едва удержался на ногах. То, чего на самом деле он не мог выбросить из головы – сильные руки отца, ласкающие плоть, его искажённое мукой лицо и хриплый выкрик. Руки тряслись от почти неудержимого желания прикоснуться к тому огромному достоинству, поласкать его…. Со временем желание не исчезло, но стало слабее, превратившись в ночные мечтания, «мокрые» сны и сеансы онанизма по утрам в ванной. Он завёл привычку делать это перед сном, сразу после и во время душа и вскоре стал неоспоримым мастером в этом, научившись лёгкими движениями дозировать наслаждения. И он снова и снова продолжал следить за отцом. Пока не случилось….
К этому, должно быть всё и шло. Мать снова улетела в командировку и её не было уже довольно долго. Он вдруг поймал себя на мысли, что почти не помнит её лица. Почти всё время этой строгой холодной женщины с каштановыми волосами, как у него, было разделено на работу, деловые разъезды и безостановочный трах с мужем. Они могли делать это где угодно и когда угодно, когда оба были дома. Они даже не думали, что кроме них в квартире мог быть кто-то ещё. Он тысячи раз наблюдал их бешенное бездумное соитие на полу в гостиной, на столе или у стола в кухне, на кресле или в кровати. Они никогда не прятались и ничего не стеснялись и мальчишкой завладевал пьянящий восторг при взгляде на то, как погружается гигантский ствол отца в прожорливое лоно матери. Теперь же он мог следить за ними, разряжая собственное напряжение. Замерев глубоко в тени, так, чтобы всё же не было видно – хотя на него в такое время никто и не обращал внимания – он вынимал свой жезл и принимался медленно массировать его. Стоны матери и глухие вздохи отца возбуждали ещё сильнее и он всё быстрее двигал рукой, пока не ощущал, наконец, липкую влагу под своими пальцами. Отец владел собственной фирмой и у них было очень мало времени на секс, но каждый раз был поистине стихийным и незабываемым. Когда же матери не было дома, отец забрасывал всё и начинал пить. Он не был запойным алкоголиком – по крайней мере пока, но…. В такие дни он бил сына и всячески измывался над ним. Потом с головой погружался в работу… и так до нового отъезда жены. Порывистый, он не мог держать себя в руках и не потворствовать своим желаниям – ему не хватало холодной надменной решимости супруги. Эта их разлука была самой трудной. Отец был пьян уже десятый день и его рука почти не сходила с члена, но он всё труднее доходил до пика долгожданного удовлетворения. Тогда-то мутный расфокусированный взгляд и вырвал из пелены бреда щуплую фигурку сына. Ему тогда было лет двенадцать. Отец поманил его пальцем и заплетающимся непослушным языком позвал:
- Иди сюда….
Он не знал, что нужно бояться. Он вообще не умел бояться. Он был сильным, бойцом, и от него держалась в страхе вся школа. Но сейчас он был уязвим и не подозревал этого.
Отец взял его руку в свою и положил на толстый полуобвисающий член.
- Поиграй со мной.
Рука мелко задрожала, прикасаясь к вожделенной, столько раз виденной в мечтах (и наяву) плоти, осторожно обхватила, сжала кончик и неуверенно двинулась вниз. Отец откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Лёгкие, мягкие прикосновения маленьких пальцев сына явно нравились. Он закусил губ и принялся сосредоточенно ласкать член отца по всей длине от яичек вверх к головке и обратно. Его движения были умелы и нежны, но вскоре и их стало недостаточно.
- Сильнее! – отцовская ладонь сжалась на его руке, направляя её, усиливая контакт и указывая ласки. Мужичина закусил губу и почти неслышно застонал. Одним рывком почти бросив сына на колени перед собой, обхватил руками его голову и ткнулся напряжённо стоящим пенисом прямо в губы. Эйфория от прикосновения к сбывшейся мечте, истончавшаяся с того момента, как грубая крепкая ладонь смяла его кисть, исчезла, сменившись холодным отвращением и ужасом. Этого он себе в своих развратных фантазиях не представлял. Это было грязно, неправильно, жутко. тАк не должно было быть.
- Соси…, - приказ ударил его словно оплеуха, заставив раскрыть рот, и твёрдое венистое нечто, влажно трепещущее у губ, напористо и жёстко толкнулось в горло, заполняя до отказа. Он впервые брал в рот – у своего отца… и его почти тошнило. Желание, так часто овладевавшее им при мысли об этом члене, прошло. От унижения и ярости болезненно сдавило внизу живота и, лишь сделав первое неуверенное движение языком он понял, что всё ещё во власти похоти. Его собственная плоть болезненно вжалась в плотную ткань джинсов, вызывая приливы тошноты и жажды. Он не мог сдержаться и, беззвучно застонав, слегка укусил ненавистное орудие пытки. Отец сжал руками его голову и притянул к паху, погружаясь в рот по самое основание. Он захрипел и попытался вырваться, но лишь ещё глубже вогнал в себя пульсирующее нечто. Металлический замок впился в напряжённую плоть, доставляя страдания, почти сравнимые с удовольствием. Не решаясь коснуться себя, он опёрся вспотевшими ладонями о голые бёдра партнёра и стал медленно, словно тренируясь, наклонять голову, неумело обвивая языком толстый ствол у себя во рту. Отец не отпустил его, продолжая направлять в нужном ритме и почти насилуя своми резкими толчками и своим членом. Двинув тазом, начал ритмично приподниматься в такт движениям своих рук – мужчина терял контроль над собой, голова с тёмными прядями длинных рассыпанных по малахитовой обивке волос металась на спинке кресла, с губ срывались неконтролируемые тихие стоны. Мальчик осторожно коснулся его яичек одной рукой и начал вновь медленно ласкать их, вторая бессознательно двинулась вниз, к собственному животу. Отец словно бы обладал невероятной чёткости внутренним зрением или верным шестым чувством: не открывая глаз, он перехватил руку, крадущуюся доставить облегчение своей твёрдости и погрузил в рот отчаянно сопротивляющиеся пальчики. Вытянув одну ногу, легонько прижался стопой к внушительно выпуклости на брюках сына и начал тереть её, ощущая под пальцами растущий комок. Его действия почти не спасали, в равных долях даря наслаждение и муку. Горло сына сдавила судорога, он стал задыхаться, пытаясь вырваться из плена рук, ног, чужой плоти и своей – предавшей, вставшей на сторону мучителя, но его бесполезная борьба лишь сильнее распаляла противника, доставляя ему ни с чем не сравнимое удовольствие насильного обладания. Его хриплое дыхание отдавалось в ушах тысячекратным эхом, его потные руки обжигали кожу под волосами, его бесцеремонно скользящая по нежной интимности нога… - он ощутил, что уже не выдержит, что совсем скоро он взорвётся…. Липкая влага хлестнула ему в горло и он попытался импульсивно вытолкнуть её наружу. Но член отца до сих пор затыкал его глотку и оставалось лишь два выхода – глотать или задохнуться. Он предпочёл первое и вязкая обжигающая жидкость противным комом прошлась по пищеводу, то и дело угрожая повернуть обратно. И от этой тошнотворной вязкости он едва не кончил. Оттолкнув его от себя, отец встал с кресла и практически силком бросил на него свою жертву лицом вниз. Грубо стянув штаны под колени, он провёл сильными широкими пальцами по ложбинке между ягодиц и сразу втолкнул в маленькую нерастянутую дырочку средний и указательный. Вторая ладонь спустилась под живот и крепко сжала дрожащий, готовый вот-вот лопнуть фаллос, не давая выплеснуться. Он вздрогнул и закричал, не в силах противиться раздирающей боли в заднем проходе. Пальцы двигались жёстко и быстро – вовсе не для того, чтобы подготовить, и на них почти не было смазки. Он не заметил, как по щекам заструились злые слёзы, как от закушенной губы течёт капля сукровицы и падает, впитываясь в зелёный _____, не чувствовал, как на кончике члена дрожит набухшая капелька спермы…. Он не смог сдержать крика, когда толстый и твёрдый живой камень разорвал кишечник изнутри. Громкий, пронзительный, оглушающий, он утопил комнату, отдаваясь от стен и погружаясь в зеркала, чтобы потом вновь и вновь звучать оттуда. Уткнувшись в спинку кресла, ещё хранящую тепло и запах отцовского тела, он вцепился зубами в обивку, чтобы не закричать снова. Липкая кровь текла по ногам, заливая джинсы, оставляя на обнажённых мужских ногах алые отпечатки. Липкие жгучие слёзы неостановимо текли по лицу. Липкая, с привкусом крови струя пропитала ни в чём не повинную ткань – но мальчишке уже было всё равно. Он мечтал, чтобы всё это поскорее кончилось. Он мечтал поскорее кончить. Противно-мокрая от пота рука двинулась по его члену, виртуозно гладя и лаская. Из кровоточащего горла вырвался всхлип, тело сотрясалось крупной дрожью – несмотря на боль нежность отцовской руки на члене приносила едва не утешение и радость: что-что, а дрочить он умел просто великолепно. Кровь из разодранного ануса потекла вдвое сильнее, кишки заполнила густая вязкая жижа…. Член отца, секунду назад казавшийся приросшим навечно, медленно выскользнул на свободу….
Он пришёл всебя лишь спустя несколько часов, содрагаясь от боли во всём теле. Глаза нестерпимо щипало, лёгкие жгло. На полу под бёдрами натекла отвратительная лужа – смесь крови и чужой спермы. Эта смесь всё ещё текла по ногам. Но ему было всё равно. Во рту стоял металлический вкус крови. Лицо с потёками слёз и кровавой слюны выглядело ужасно. Руки и колени тряслись и даже пятая попытка встать оказалась неудачной. Он опустил голову и упёрся взглядом в ещё одну лужу своих выделений. Они были везде, окружая, смешиваясь, впитываясь и подавляя запахами  - как худшая часть ночных кошмаров – уродливые стынущие пятна разных цветов и размеров. С трудом присев на колени, он опустил пальцы в лужицу собственной спермы – несмотря на весь ад, что ему пришлось пережить кончил он так, как никогда в жизни. Белая, подсохшая, с потёками золотистой жидкости. Бережно коснулся ноющей попы и пальцы по фалангу утонули в грязи - ягодицам прилипла вонючая бурая кашица, размазалась, смешалась с кровью и спермой, превратившись в самый отвратительный в мире коктейль. Желудок сдавило спазмами – и его наконец вытошнило среди всего этого изобилия натуральных человеческих «остатков». Распрямившись и отерев губ, он повернул голову, осматривая комнату. Отец безмятежно спал в кресле, даже не обращая внимания на истерзанного сына. У левой ножки снова валялись бутылки…. Глаза мальчика застила кровавая пелена. В ладони пояаилась одна из пустых бутылей. И даже грохот разбитого стекла не привёл в сознание ни садиста, ни его восставшую жертву. Ноги подгибались и не слушались, но ему всё же удалось сделать пару шагов – и острые неровные края отбитого горлышка вонзились в горло…. Сначала он просто смотрел в широко распахнутые в ужасе медленно стекленеющие глаза, на текущую сплошным потоком из жилы тёмную кровь. Потом разразился диким смехом и безумный огонь светился в глубине шоколадных глаз. Потом склонился к разодранному горлу и припал губами к уносящим жизнь струям, втягивая в себя солоновато-терпкий мёд, слизывая и давясь тихим смехом. Это было его первое убийство. Первая смерть. Первая кровь. Он пил её так жадно, словно она могла в какой-то момент унять, стереть бездумно причинённую боль, навсегда растерзавшую душу. Он слизывал кровь вперемешку со спермой со своих ладоней, жадно лакал с пола. Наверное, он медленно сходил с ума. И смелся, смеялся, смеялся не умолкая. Только вот по лицу бесконечно и незаметно стекали слёзы – и их он боялся коснуться языком, словно они были полны отравы.
Лишь вечером он узнал, что самолёт, на котором возвращалась его мать, упал где-то над Ла-Маншем. И никого не удалось спасти. Так он стал полным сиротой. И ему пришлось встречать новую ночь одному против остального мира. По крайней мере так казалось.

Линн  Симмонс Джей'ку появился на его пороге рано утром следующего дня. Он вовсе не походил на служащего похоронной компании или одного из сотрудников матери, но Тотаку почему-то твёрдо знал, что тот не ошибся адресом и решительно отступил от двери, впуская его в квартиру. Высокий светловолосый незнакомец не казался вором или маньяком, юный хозяин квартиры не боялся его. Но был что-то такое, что заставляло оставаться настороже. Незнакомец медленно прошёл внутрь и огляделся, с любопытством оценивая обстановку, потом бросил взгляд на малолетнего спутника и чуть смушённо улыбнулся.
Линн совсем не походил на свою сестру. Красивая, светлокожая, эффектная и сексуальная, всегда стремительная как тугая пружина, сдержанная и хладнокровная, предпочитающая строгие открытые костюмы и платья женщина с длинными каштановыми волосами и матово сверкающими под стёклами тонких элегантных очков синими глазами – была полной его противоположностью. Они были разными, как день и ночь, точнее – утро и вечер. Невозможно было представить, что они появились из одной утробы и были зачаты единым семенем. Всегда собранная, полностью закрытая от мира маской невозмутимости, увлеченная по-настоящему только работой, Лиссандра даже в кругу семьи не позволяла себе по-настоящему расслабиться, раскрыть свои чувства. Моменты секса, дикие и необузданные, всего лишь пробуждали в ней зверя, дикого и ненасытного, живущего одним плотским инстинктом, но всё такого-же равнодушного и безразличного по отношению ко всему, что не касалось собственных удовольствий. Порывистый и открытый Линн с огромыми, как озёра серо-голубыми глазами, в моменты страсти темнеющими в индиго, опушёнными длинными тёмными ресницами, скорее не стройным, а худощавым телом, всегда покрытым бронзовым бархатом загара, предпочитающий свободную удобную молодёжную одежду и обувь, всегда казался намного более живым по сравнению с ней. Мягкие спутанные пряди слегка вились, пухлый улыбчивый рот постоянно расползался в дружелюбной ухмылке, с глаз не сходило мягкое луковое выражение. Казалось, что все эмоции были написаны на этом простом открытом лице, что его обладатель жил чувствами – как Лиссандра их отсутствием. Но, как бы это не было невообразимо, они всегда оставались очень близки друг с другом. Их отношения прервались лишь тогда, когда Риса вышла замуж и переехала за тридевять земель.
Поэтому неудивительно, что Тотаку никогда раньше не встречался с дядей, по-чести говоря, даже и не подозревал и его наличии. Хотя все внешние связи были порваны, его отец так и не перестал ревновать жену к взбалмашному и легкомысленному старшему брату, предпочитая думать, что у него вовсе нет зятя.
Поэтоу Линн был вовсе не тем, кого Тотаку ожидал увидеть. На его месте должен был быть кто-то… в строго костюме, с дипломатом в руках и притворным сочувствием на лице, сразу спросившим отца. Или почему открывший ему паренёк так выглядит. Но похожий на едва закончившего институт юношу в линялых потёртых джинсах с металлическими цепями на поясе, облегающей коричневой футболке, с пирсингом на верхней губе не было похож на клерка. Больше того: его внешность завораживала. В ней было что-то… что-то неуловимо, смутно знакомое. Что необоримо приковывало взгляд.
Незнакомец прокашлялся и улыбнулся чуть виновато в не-по детски строгое лицо с грязными вонючими разводами.
- Ты знаешь, что твоя мать погибла…
Он потупился, прижимая руку к раскусанному рту.
- Я хотел выразить сочувствие. Я вылетел, как только узнал. Мы давно с ней не виделись…. Дело в том, что Риса моя сестра.
Тотаку поднял голову и его прозрачные пустые глаза взглянули сквозь посетеля, обдав того холодной волной… беспокойства.
- Отец не может встретиться вами, - неожиданный для малолетнего пацана отстранённый голос привёл в ужас. – Я убил его.
Это всё. Это хуже, чем смерть. Может, лучше было сбежать… - но бежать некуда, всё-равно не за чем. Когда душа убита, затянута в какую-то холодную бездну, из которой не выбраться. Когда пройдено то, что хуже ада…. Уже всё равно. Даже тюрьма.
Линн закрыл глаза. И рассмеялся.
- Я бы тоже убил эту сволочь, - негромко пробормотал он, - укравшую у меня Лисси…. Теперь нужно избавиться от тела. Я оформлю опекунство за пару дней, подготовлю документы и, как только будет возможно, заберу тебя с собой. Мы уедем на другой континет. Если хочешь. Если тебя ничто не держит…. Мы начнём новую жизнь.
Тотаку равнодушно пожал плечами. Но на дне шоколадных глаз тёплой ржавчиной плескалось веселье.
На сборы ушло восемь дней. Тело отца разрубили на кусочки и зарыли на пустыре за брошенными полуразвалившимися домами. Кровь на ковре и стенах не отчищалась и беглецы, чтобы не мучиться даром, просто сожгли квратиру, оставив на кресле зажжённую сигарету. У него не было сожалений по поводу своего дома, в котором он провёл одиннадцать лет жизни, по поводу оставленных за спиной воспоминаний, о своём детстве, школа, друзья – всё это было не важно. Вернее, даже в школе он был один. А раз не было настоящих друзей, о чём сожалеть? Ему казалось, что все эти одиннадцать лет он и не жил со всем. Как это называлось – он тогда не знал, да и теперь не думал об этом. Он почти запретил себе вспоминать это время – кроме одного: сладковато-терпокого вкуса крови на губах, сладости оргазменных судорог и жаркого дурмана безумия, когда стонет плоть под руками, прогибаясь, сдаваясь, испуская дух. Они переехали в маленький приозёрный городок где-то в центре Америки, где у Линна был собственный особняк и художественная галерея. Линн оказался фотохудожником, снимающим обольстительных молодых людей любого пола. К нему приходили ещё и потому, что он никогда не устраивал сексуальных притязаний своим моделям – за это его считали талантливым, но безопасным хищником. Линн был уверен в своих убеждениях. Он никогда бы не стал смешивать удовольствия и работу, и на то были веские причины. О которых не стоило бы никому знать.
Тотаку был отправлен в частную школу.
Жизнь потелкла своим чередом и, кажется, успокоилась в новом русле навечно. Он становился королём школы. Никто не мог противостоять напору его дикой харизмы, его медленно раскрывающейся красоты.  Линн с головой ушёл в работу, готовясь к крупной выставке, а по вечерам обучая племянника искусству единоборств. Когда-то его тренировал отец – и эти тренировки были просто дъявольскими. Пока ему не исполнилось шесть лет, отец обучал его каждый день. Потом ему это надоело. Теперь же Тотаку с удовольствием вспоминал и усваивал заново подзабытые уроки, расширял и совершенствовал навыки, наращивал силу, и его успехи были так быстры, что казались просто невероятными. Но стоили они таких усилий, при которых уроки с отцом казались лёгкой прогулкой. Линн же не собирался останавливаться на достигнутом, ломая его снова и снова каждый день и заставляя становиться несгибаемой, неотвратимой, быстрой и жестокой рукой дьявола. 
Учёба и тренировки занимали всё его время днём и только ночью он допускал мысли о самоудовлетворении. Снова и снова рука его кралась к резинке пижамных штанов и накрывала болезненно твердеющее естество, поглаживая его сверху вниз, бережно лаская кончиками пальцев, потирая головку, каждый раз придумывая новые движения и ласки. Пару раз он поймал свою левую руку ползущей к тугой ямочке между ягодиц – и в каждый из них она была всё ближе к цели. Тело прогнулось впрёд, податливо принимая в себя детские пальчики, и он, откинув голову, закусил губу, чтобы не закричать от нахлынувшего облегчения. Ощущенье мягкого наполнения сзади внизу приносило острую приятную истому, нарастающий жар, долгожданное удовлетворение – словно тело всё это время неосознанно мечтало о таком бесцеремонном вторжении и даже больше…. Несколько быстрых уверенных толчков – и живот в естественной смазке, и мелко дрожащие кисти, и тяжело рвущееся дыхание, словно он только что повторил всю дневную тренировку. Приоткрытый в напряжении рот…. И прежде, чем он понял, что делает, кончики пальцев коснулись языка – пальцев, покрытых вязкой тёплой жидкостью. И сознание отсупило в тень. И он жадно лизал и обсасывал руку, впитывая в себя дикий первобытный сок, упиваясь им снова и снова, погружая себя в состояние животной эйфории…. Осторожно двинул пальцами у себя в анале, слегка сжал их… и впился ногтями в тонкую кожу, раздирая её в клочья. Всхлип утонул в закушенных пальцах. Кровь потекла к подбородку. Он обхватил губами пальцы левой руки, впитывая сладость собственнй крови. Правой чертил на животе какие-то странные, полузабытые знаки. Мутнеющим сонным взглядом посмотрел на них  - магатама - но ответа найти не успел, погрузившись в сон. Лишь иногда он позволял себе потешиться в ванной, где было не так удобно и приятно, но зато намного меньше и проще было заметать следов своего «преступления». Тогда он вставал под душ, брал в руку наполненный жаркой влагой инструмент и дрочил, долго и с удовольствием, подводя себя к самому краю и прерваясь уже на грани, чтобы отступить ненадолго и через несколько секунд начать снова. Держался он обычно около часа и кончал лишь тогда, когда задним проходом завладевала левая кисть, раздирая в клочья тугое нутро…. Оргазм приносил опустошение. После таких ванн он легко добирался до кровати, но, стоило лишь обрести воздушную обволакивающую опору под всем телом, как сознание моментально улетучивалось, вверяя парня в цепкие лапы отдохновения.
То, что Линн предложил ему поработать вместе над новым проектом, стало для парня полной неожиданностью. Обычно тот не обращался к своим близким за такой помощью, предпочитая не смешивать личные контакты и работу. Но на этот раз всё было иначе: времени оставалось совсем немного, а более подходящих кандидатур до сих пор так и не находилось. Кроме того, чем дальше, тем больше создавалось впечатление, что этот проект как бы создан под единственного человека – и этим человеком  мог стать лишь юный племянник главного фотохудожника. Организаторы проекта вряд ли об этом подозревали, когда делали заказ, но у занятого по горло подготовкой к роскошному и отвественному мероприятию Линна просто не оставалось выхода кроме как привлечь сына своей сестры. А у Тотаку не было причин отказываться от просьбы великодушного опекуна. На следующий же день после уроков дядя забрал его на студию и не отпускал до самой поздней ночи. Так продолжалось всю неделю и следующую – парнишка лишь едва успевал отоспаться и сделать домашние задания, кроме съёмок и учёбы его больше ни на что не хватало. Даже тренировки пришлось забросить, а о любых, даже самых кратких и жёстких сеансах онанизма оставалось только мечтать. Во снах он снова и снова овладевал собой, погружая набухший кол в тугую мокрую плоть, купая его в собственной крови, захлёбываясь воздухом и сладким алым нектаром, разрываясь на клочки от истязающего наслаждения и упиваясь болью как самым желанным блаженством. Чётко и ясно видел своё лицо, утопал в собственных глазах, зарывал пальцы в каштановый ад собственных коротких волос, сплетался с собственным телом, забирал и давал….  Как ни странно, ему больше никто не снился – ни бывшие одноклассники, ни нынешние его не привлекали, и даже отец, ставший когда-то почти фетишем, теперь не вызывал и следа былого желания. Оставался ещё…. Но Тотаку всегда ловил себя на этой мысли, останавливал и не давал развивать её: мало того, что Линн знал, что он убийца, если поймёт, что ещё и извращенец – точно пошлёт подальше и больше на порог не пустит. Он, конечно, спас и всё такое…. Но люди как он всё держат в себе, теперь шатен понял, что объединяло этого легкомысленного мужчину-мальчишку с матерью – если та всё таила внутри, то её брат,  можно сказать «прятал на виду», его открыость была только ничего не значащей маской, за которой невозможно разглядеть истинное. Хотя, даже осознав это, не мог точно объяснить своего туманного ощущения их сходности, будто-бы ещё чего-то не улавливал….
Позирование давалось парнишке легко и после двух-трёх проб обычно получался отличный снимок, которых за две недели почти непрерывного труда набралось несколько сотен. Мужчина был доволен, оставалось ещё время, чтобы отформатировать их, отшлифовать до блеска и сделать несколько абсолютных, безусловных шедевров, которые и пойдут в проект. Ему редко приходилось работать над чем-то не в одиночку, но в этот раз организаторы наняли нескольких автономных художников, которые никак не пересекались в процессе подготовки, но должны были заниматься одной темой и в итоге всё это составлялось в единую компазицию, жемчужинами которой станут именно работы небезызвестного виртуоза Чиеи, в обычной жизни мистера Симмонса, который, к слову, первым справился со своей задачей – и у него неожиданно оказалось немного свободного времени для личных творческих планов. И к этим планам он также привлёк своего племянника, который и подал ему идею этих самых… гхм….
Чёткие, почти рельефные чёрно-белые фотографии с редкими мазками цвета – никто из приличного общества поклонников Чиеи не представляя, что он может даелать ТАКОЕ. Его тайные галереи посещали тысячи и тысячи извращенцев со всей страны. Попасть на них было не так то просто, но каждый сумевший попасть в «святая святых разврата», получал сполна. Линн действительно никогда не снимал для работы своих любовников, но это вовсе не значило, что он пренебрегал эротикой и порнографией. Некоторые из его моделей были профессиональными проститутками, и его отношение к ним также было чисто профессиональным. Обнажённые или полуобнажённые, затянутые в кожу или латекс , они никогда не интересовали своего нанимателя в сексуальном плане – для постельных утех у него были другие, более чистые и принадлежащие лично ему, которых он менял очень редко. Стройное гибкое тело в тёмной облегающей одежде с открытыми ягодицами и сосками. Связанный, скованный, исполосованный ремнями и плёткой, с завязанными глазами и разными игрушками в аппетитной попке – никто не ожидал, что Линн использует для таких своих материалов подростка. Он всегда предпочитал брать парней и девушек 18-20 лет, но его племянник был намного младше. Тотаку, чувственный и порочный, был великолепен и здесь, и впервые за много лет работы егд дядя чувствовал невероятной силы вожделение по отношению к своей модели. Это возбуждение не спадало даже когда он сортировал фото для презентации и каждое мог разглядывать по несколько минут, что неизбежно оборачивалось дрочкой, и это существенно замедляло процесс, а в результате несколько карточек оказались выпачканными бесстыдной белой массой…. Выставка прошла на ура, полностью закрытая для случайных посетителей, она длилась четыре дня – на полтора дольше, чем обычно, - и собирала полный зал все семьдесят четыре часа, на неё стекались фанатики обоего пола и всех возростов со всех уголков континента и крупнейших городов Европы и Японии. Они бродили часами по тесному, полному людей выстовочному залу, некоторые оставались на целый день, заворожено любуясь изяшным мальчиком, самозабвенно предающимся издевательствам. Линн тоже появлялся там раз или два, но в основном это время у него съедала подготовка к основному проекту, для которого уже арендовали помещение – Линн сам предложил для него свою галерею и теперь вплотную занимался оформелинием и распределением. Хотя, стоило ему пройти пару шагов – и он оказывался в совершенно ином мире. Здание, похожее на шкатулку с двойным дном, охотно хранило его секрет, допуская туда лишь владельца и тот мог, не опасаясь разоблачения, давать эти две настолько же разноплановые выставки, как святое Рождество и ад в жаркую ночь. Его модель тоже не появлялась, что было вполне естественным скорее не из-за его возраста, а соображений безопасности – распалённая увиденным толпа наверняка бы его изнасиловала. Хотя, кто знает, возможно, виновник ажиотажа был бы не против этого….
Линн даже не думал об этом – у него просто не было времени.
Сам же Тотаку абсолютно был уверен, что групповой жестокий трах вавсе ему не помешал бы. Но ему приходилось ходить в школу, навёрстывать пропущенные (всё-таки) задания и возобновить тренировки, чтобы любимый дядюшка не дай бог не убил его на следующем спарринге.
И всё же гениальный фотохудожник был вовсе не так занят, как это могло бы показаться со стороны….

Он очнулся в каком-то полутёмном, смутно знакомом помещении, связанный по рукам и ногам, с шёлковой повязкой на губах. Всё его тело стягивали широкие кожаные ленты и в этом наряде большая часть стройного изящного тела оставалась на виду, выстаяляя его даже более эротичным, чем если бы парень был полностью обнажён. Воздух приятно холодил кожу, но был достаточно тёплым, чтобы не замёрзнуть даже на три четверти голому. Судя по ощущениям, он лежал на чём-то мягком и бархатистом, приятно шекочущим обнажённые участки кожи недлинным ворсом. Ущелье между ягодиц было туго заполнено чем-то твёрдым, неровным и совершенно точно не живым. Инородный предмет не причинял боли, но от его местонахождения по телу разливались странные тёплые волны, отзывающиеся томлением в паху. Член стоял и был тоже перевязан ленточками. На мгновение Тотаку невыносимо захотелось увидеть себя со стороны, но ему в ту же секунду стало не по себе от подобных мыслей, а ещё он почувствовал непереносимое возбуждение, представив себя полураспластанным на огромном диване с согнутыми в коленях широко разведёнными ногами, обёрнутого как подарок на Рождество и выстовленного на полное обозрение невидимого пока ещё сюзерена. Жезл в его анальном проходе тихонько завибрировал, постепенно набирая обороты. Кто-то неслышно подошёл сзади – он не мог обернуться и взглянуть, кто это, мягкая волна слабости сковала движения – не страха, скорее, предвкушения; чьи-то руки легли на бёдра, лескаясь, поднялись к стволу, готовому разорваться от напряжении; чьё-то тяжёлое дыхание отозвалось в ухе горячим паром, язык оставил мокрую дорожку по краю….
- Линн, я больше не могу…, - простонал парнишка, неудержимо толкаясь в его руку. У самого уха негромко рассмеялись.
- Какой ты, оказывается, испорченный мальчишка, - знакомый голос был сладким, как патока, сводя с ума от нахлынувшего желанья. – Если бы знал, давно бы уже поиграл со мной….
Его голо сорвался. Уронив голову, он тяжело дышал, подставляя свою попку и член ужесточающимся ласкам, изгибаясь под умелыми прикосновениями изощрённого мужчины.
- Ну же, чего ты хочешь…, - ядовитый голос разъедал сознания. – Просто скажи. Я вижу, нравится.
- Изнасилуй…, - на последнем дыхании хрипло выдохнул из себя он, - меня.
Крепкие белые зубы вцепились в его горло, проливая первую кровь, покрытый липкой слизью аппарат заработал почти на пределе, сотрясая от макушки до пяток, заставляя цепляться в мятое покрывало, а через секунду к нему прибавился член…. Тотаку вскинул голову, выпучив глаза, и заорал, срывая голос.  Кровь из свежевспоротых царапин струилась по бёдрам на гладкий ворс. Ногти вспахивали кожу, как лезвия. На чувствительном органе алые полосы жгли как огонь. Слюна всё сильнее текла по подбородку, растекаясь быстро впитывающимися лужами у самых ладоней. Иногда ему казалось, что он вот-вот захлебнётся в экстазе….
- Я хочу ещё…, - прошептал он, едва не теряя сознание.
Тонкий конусовидный штырь с шипастым шариком на конце. Недлинные шипы вгрызались в кожу и казалось, что адский инструмент застрял в самой сокровенной точке. Острые концы оставляли глубокие борозды в кишечнике…. Изо рта хлынула кровь. Но он не замечал этого. Казалось, пытка будет длиться бесконечно, что в конце-концов останутся лишь кровавые ошмётки на диване.
Потом были перчатки, обжигающие, как огонь. Линн гладил пальцами колечко входа, иногда проталкивая первые фаланги внутрь, затем ввел один палец и принялся неторопливо трахать. Добавил ещё один палец, потом ещё один…. Его подобпечный сорвал голос, кончая. Невыносимо горячие прикосновения к груди, к животу, к спине, томительная пытка жестокой лаской. Линн дразнил его, истязая, используя то один, то другой приём из своей коллекции, а его добровольная жертва могла только глухо подвывать, возя тазам в полузосохшей белой кашице своего «изготовления», пуская слюни и теряя последние остатки разума от невыносимого болезненного блаженства….
Обнажённый Линн был прекрасен, как древнегреческий бог. Медленно приближаясь в свете сумеречных ламп, он завораживал, и длинные изменчивые тени создавали на его чистой гладкой коже причудливый танец-узор. Тота не способен был оторвать от него глаз, содрагаясь всем телом, восхищаясь каждой, даже мельчайшей, чёрточкой совершенства. Обессиленный, он прерывисто дышал, пытаясь не замечать затёкших конечностей и саднящего копчика, но не способный останоывить дрожь. Худенькое тело покрывала испарина…. Линн подошёл к нему, заглядывая в омуты полных усталого обожания глаз. Он потянулся вперёд и обхватил губами головку твёрдого, стоящего члена мужчины и со внезапно накатившей электризующей волной с нетерпением заглотил, не  обращая внимания на покрывающий ствол слой фикалий. Размазанная по ногам коричневая вонючая жижа уже успела подсохнуть, нерокная кучка-лужа между ними пропитала тёмный бархат, составляя не очень заметный, но броский контраст с разбрызганными в нескольких сантиметрах над ней белыми пятнами. Раздразненные раны давали о себе знать жалящей болью, щекоча нервы и каким-то странные, глубоко скрытые центры удовольствия. Гибкое тело змеилось по грязной накидке, отзываясь на тягучие, ритмичные наклоны голвы , юноша  принимал тугую плоть в себя настолько глубоко, насколько мог, с довольным урчанием и чмоканьем лаская её стенками горла, ртом и языком, оплетая и растворяя чужой вкус пополам с собственным в густой слюне. Тонкие пальцы неподконтрольно вплелись в густую растрёпанную мальчишескую шевелюру, направляя его действия. Мужчину пронзила судорога, когда ровные жемчужные зубы случайно сомкнулись на его достоинстве. Тотаку вильнул задом, виновато обнимая языком исчезающие следы своих зубок. Он так увлёкся обсасыванием, что почти потерял связь с реальностью.
- То…, - выдохнул Линн, привлекая его ближе, а потом резко отталкивая, чтобы кончить в растерянное, раскрасневшееся личико парня. – Ты непревзойдённый….
- Линн…, - голос Тотаку звучал хрипло, а глаза стали тёмными от обиды. – Почему ты…?
- Я не хотел кончить тебе в рот, - покачал головой его опекун. Юноша облизнул припухшие губы.
- Ты мне не доверяешь? – деланно-ровным тоном заметил он.
- Я не хотел, чтобы ты глотал это…, - на щеках Линна проступили красные пятна. Молодой извращенец и сам не мог понять, почему смущается – раньше его подобное не особенно волновало. Он заставлял любовников пить свою сперму, глотать кал и мочу, играл с ними как хотел… но сейчас не мог избавиться от ощущения, что делает всё это в первый рпз. Неловкость сковывала и нервировала, но в то же время навевала остороту. – И знаешь, мне нравится твоя мордочка в потёках моей спермы.
Тота хмыкнул и опустил голову, рдея… и Линна привёл в восторг багряный румянец на кремово-смуглых щеках.
Поставив тазик с тёплой мыльной водой у дивана, мужчина присел рядом на колени и осторожно распутал кожаные ленты, затем стал медленно обмывать заляпанную, истерзанную кожу мягкой душистой губкой, пропитанной специальным антисептиком. Пальцы легко проникли в измученный анал, обрабатывая раны, и мальчишка вцепился с измачаленную липнущую ткань, подавляя вопли экстатичной боли. Мужчина подхватил его на руки и перенёс на широкую, застеленную шёлком кровать.
- Отдыхай, - шепнул он, целуя раскушенные губы. И Тотаку мгновенно погрузился в сон, не дожидаясь его ухода.
С тех пор проблема секса отпала сама собой. Линн был превосходным любовником и ни у того, ни у другого не возникало желания изменять. Хотя это скорее объяснялось тем, что их вряд ли смог бы удовлетворить кто-то ещё. Онеи идеально подходили друг другу – оба ненасытные, жадные и жестокие, они дарили друг другу фантастический вострог, воплощая в жизнь любые фантазии и никогда не останавливаясь на чём-то одном, пробуя всё, что в голову взбредёт. Иногда Линн приводил кого-то ещё – обычно симпатичных, смазливых мальчиков – и давал своему подопечному поиздеваться над маленьким «жертвенным янёночком» всласть, с удовольствием слизывая капли крови, падающие на алтарь. Лишь изредка Тота вспоминал о собственных играх, но у него уже не оставалось энергии для самоудовлетворения. Но в те редкие дни, когда его любимый дядюшка зарывался с головой в работу, он запирался в своей комнате и доставлял несравненное, бесподобное, великолепное наслаждение своему похотливому, прихотливому телу. Именно в это время он и ощущал себя лучше всего: его навыки тонкой, иощрённой, безжалостной игры в онанизм дошли почти до совршенства. Он мог довести себя до любой высоты и мгновенно сбросить вниз, оргазмы стали настолько бурными и мощными, что после них несколько часов дрожали руки и ноги, а беспокойные объятия сна могли растянуться на целые сутки. Никогда, ни с одним партнёром, даже с Линном, диже когда-то с отцом он не достигал ничего подобного. Но он предпочитал не замечать этого, погружаясь всё сильнее в липкую, душную, полную электирческих разрядов пучину похоти, глотая её полной грудью и растворяясь в ней.
В день, когда напряжение достигло пиковой отметки, они мчались на машине, прикрыв тонированные стёкла ровно настолько, чтобы происходящее внутри не бросалось в глаза, но оставив достаточно пространства, чтобы по-летнему ласкающий ветер проникал в салон и охлаждал полыхающий жар, царящий в маленьком, почти герметичном помещении. Сами окна были полупрозрачными и даже чуть приглядевшись можно было увидеть, что на самом деле творится за ними. Но в бурлящем потоке автострады ни у кого не было времени вглядываться. Линн купил эту машину совсем недавно, чтобы щекотать себе нервы. За этими призрачными стёклами он мог творить всё, что вздумается, словно бросал вызов всему свету. Тотаку его новую «игрушку» просто обожал. Особенно им нравилось трахаться на заднем сидении, предоставляя всем желающим превосходный обзор бесстыдных игр. Особенно когда Тотаку упирался руками в дверцу, пристально глядя на проезжающие мимо машины огромными замутнёнными глазами. Его тело, содрогавшееся под тяжёлыми толчками любовника, подавалось навстречу этому неостановимому, ничего не замечающему потоку. Юноша выгибался и закусывал губу, пропуская толстый член глубже в свои пещеры….
 
На вторую неделю все заботы хлопоты, оставленные на соседнем континенте, исчерпали своё значение. Неожиданно для себя, вслепую, на пороговой скорости он выскочил в турнир, к участию в котором готовился едва ли не всю жизнь, и сразу же взлетел до вершин, превратившись из никому не известной пешки в ферзя, готового съесть…. О том, кого он готов съесть ради того, чтобы дойти до «пъедестала», он предпочитал не думать. Победы давались ему легко – даже слишком легко – и все бои с равными и более сильными противниками пьянили как хороший секс. Здесь можно было купаться в крови и у него голова кружилась от её густого, тяжёлого, приторного запаха, наполняя лёгкие мельчайшим алым газом. Он бил, убивал, калечил – не чувствуя жалости, боли, вины…. По бессильным телам он взбирался наверх, к цели. Но не все «ступени» были мёртвыми, сломанными, безвольными. Одним из таких, оставшихся в игре, но на заднем плане, был Саджи…. Он стал незримым спутником и соратником  почти с первых боёв. Уравновешеный, благоразумный, исполнительный… в сексе он был совершенно иной. В нём будто просыпалось животное, которое никогда не дремало в Тотаку. Возможно, это родство и притянуло обоих бойцов друг к другу. А возможно, Саджи знал то, что до поры до времени не было ведомо его «хозяину». Но Тота жаждал его…. И это вполне сочеталось с планами блондина на его счёт.
Саджи был единственным, кому Тота позволял быть сильнее себя хотя бы на короткое время. Позволял ему быть грубым, ранить, насиловать, доминировать над собой. В короткие моменты горячей интимной близости он позволял диктовать условия…. Секс был единственным, в чём Тотаку нравилось подчиняться, а его партнёр был не против руководить. Их обоих устраивали такие отношения. И эти отношения всё жы были уникальными. Когда Саджи ухватил его за руку и потянул за собой в сорону кладовки, он не сопротивлялся и, втянутый в узкую тёмную комнотушку, рухнул на живот. Его спутник, оседлав узкую гибкую спину, принялся умело с чувством затягивать на запястьях своей жертвы тонкие крепкие верёвки. Он не пытался вырваться, с нетерпеливой покорностью ожидая продолжения. Тёплые губы коснулись его связанных ладоней, распространяя от места прикосновения ощущение нежности и восторга. Тонкие острые лезвия впились в плоть, прокусывая кожу и мышцы и выпуская на язык сладкие токи крови. Тотаку охнул и прогнулся всем телом, ощущая зуд в том месте, где от ткань рубашки тёрлись затвердевшие соски. Руки Саджи скользнули вдоль его позвоночника вниз, легонько лаская сквозь одежду, и замерли на маленькой упругой попке. Тота подтолкнул её вверх, удобнее располагая тугие булочки в широких ладонях. Саджи довольно хмыкнул и, щлёпнув его по заду, начал связываять изящные ладыждки любовника.